В начале 90-х московская квартира Булгакова № 50, описанная в романе «Мастер и Маргарита», официально была необитаема, но там жили мы, хиппи, и соседи считали нас «нечистой силой». Весной 1990-го я пополнила ряды подростков, свихнувшихся на «Мастере и Маргарите». Как водится, купила мимозы и отправилась просить счастья у потусторонних сил, обитающих в булгаковском доме.
Как и все остальные, я мечтала о вселенской любви, понимании и надеялась, что однажды улечу на швабре хоть к сатане на бал, лишь бы подальше от осточертевшей повседневности. Помню, как, увидев исписанные точно такими же мольбами стены, поняла, что здесь я среди своих.
Стучите, и вам откроют. В то время дом был расписан даже снаружи. Первым бросался в глаза огромный портрет Маргариты в черной шляпе и с букетом желтых нарциссов, а не мимозы. Ведь нарциссы тоже появляются «одними из первых», как написано в романе. В подъезде же был исписан даже потолок: цитаты, глубокомысленные изречения, предсмертные записки, признания, мольбы о любви… Я поднималась на пятый этаж, читала и плакала от избытка чувств. Ощущение чуда здесь было таким густым и «намоленным», что его можно было резать кусками, как торт.
Его чувствовали почти все, кто приходил тогда в этот подъезд. И многие становились его постоянными обитателями, членами тайного общества «детей духа Булгакова». На лестнице постоянно «зависали» стихийные тусовки. Мы сидели на ступенях, пели Чижа, Цоя и рассуждали о тщете всего сущего, пока вызванная соседями милиция не разгоняла нас. Но мы снова возвращались.
Для посещения подъезда были свои традиции. У порога надо было задумать вопрос и, поднимаясь по ступеням, смотреть в пол, а потом в какой-то момент поднять взгляд на стену. Надпись, которую увидишь первой, — ответ. А еще в соответствии с изречением «стучите, и вам откроют» надо было постучать в дверь. Она была двустворчатая, деревянная, высоченная, покрытая кружевом письмен, и всегда заперта. Все знали, что там никто не живет, но в душе каждый надеялся, что однажды дверь откроет кто-то из «свиты», и с этого момента начнется новая жизнь.
Однажды поздним вечером я в полном одиночестве забрела в подъезд, поднялась, как водится, постучала в дверь… А она открылась! На пороге стоял некто длинный и худой. Треснувшего пенсне не было, но моя фантазия его дорисовала.
— Тебе чего? — спросил он.
— Зайти в гости, посмотреть… — пролепетала я в полуобморочном состоянии.
— Ну заходи, — сказал длинный и растворился во тьме огромной квартиры.
Самое интересное, что я до сих пор понятия не имею, кто это был. На мой вопрос «А ты кто?» он таинственно улыбался и отвечал: «А ты как сама думаешь?» Через полчаса пришли другие люди, с которыми я познакомилась благодаря тому, что была уже в квартире. А тот длинный исчез, и больше я ни разу его не видела.
Тайное общество «детей духа Булгакова». С тех пор я торчала в булгаковском доме сутками. Самое странное, что в квартиру попадали далеко не все. Большинство тусующегося в подъезде молодняка и не подозревали, что в нее вообще можно войти. Именно тогда «нехорошая» квартира стала приобретать статус Мекки для неформалов: художников, хиппи, бардов…
Ключи попросту переходили из рук в руки. А кто первый открыл ими дверь для всего этого паломничества, история умалчивает. Вроде одна из бывших начальниц проектного бюро, которому раньше принадлежала пятидесятая. Но потом бюро распустили, а ключи остались…
Там собирались потрясающие люди! Художники знаменитой «бульдозерной выставки» по дороге за добавкой пива рисовали углем кота на стене в подъезде. Помню, как всю ночь, сидя на подоконнике, млела от очередного классного гитариста, затесавшегося в компанию. Утром на мои рассуждения, какой «талантливый мальчик», кто-то заржал: «Дура, это ж Серега Курехин!» Половина тусовки были хиппи, к которым я радостно примкнула. Они жили на две квартиры. В пятидесятой и в квартире № 6, к которой наиболее мистически настроенные личности постоянно пририсовывали еще две шестерки. Это был настоящий хипповый «скот» с рядами матрасов, каждый из которых был для кого-то квартирой. Посреди одной из комнат был разобран паркет и сложен самодельный камин, а кругом была лепнина. Когда-то здесь были самые роскошные апартаменты хозяина всего дома. А теперь — неофициальная «академия хиппи».
«Тележить» лекции, то есть читать, приезжали даже профессора каких-то там наук из Америки. Автоматически часть уроков переносилась в «нехорошую» квартиру. Я до сих пор помню правила грамотного «аска» — попрошайничества денег. Это было искусство, не то что современное: «сами-то мы не местные». И чай в квартире № 50 было положено пить по-хипповски «пуганным». Чаинки в заварке делились на «нифилей» — те, которые плавают по поверхности, «доджиков» — которые посередине, и «марцифанов», которые на дне. Так вот, после заваривания все присутствующие по команде начинали орать на чайник: «А-а-а!» — и кто-то совал туда горящую головню. После чего «нифиля» в ужасе залегали на дно.
Когда ключи от квартиры терялись, мы ходили в нее через окно от соседа — полусумасшедшего художника. Шли, цепляясь руками за стену, по узенькому карнизу, рискуя упасть с высоты пятого этажа. А прямо под стеной с одной стороны дома располагалась военная академия, и патрульные с криками «стой, кто идет!» палили в нас из автоматов. Поначалу мы очень боялись, но потом успокоились. Просто какой-то солдатик проговорился, что стреляют холостыми. Пугают, надеясь, что кто-нибудь из наших от испуга свалится на их территорию. Потому что за «задержанного нарушителя» солдату полагался 10-дневный отпуск. То, что, упав с пятого этажа, человек разобьется, их не волновало. У нас была классическая вражда пацифистов и людей в форме.
Отсюда мы уезжали автостопом в путешествия. По нескольку недель, а то и месяцев блуждали по России и возвращались невредимыми. И, казалось, нас хранят именно те сверхъестественные силы, живущие в доме Булгакова. Никто не думал, темные они или светлые. Главное было, что они нас хранили.
Наша Ярослава сегодня у современной, железной, двери «нехорошей» квартиры…
Дверь на бал сатаны. Ничего не могу сказать по поводу кота Бегемота и прочих персонажей из романа — лично я их не видела, хотя рассказывали всякое. Но сама огромная квартира, казалось, дышала и, как океан Солярис, могла родить любой образ. Особенно это чувствовалось ночью. Именно с наступлением темноты «оживал» старый паркет и начинал скрипеть то тут, то там, будто от чьих-то легких шагов. Эти «шаги» слышали даже самые скептически настроенные гости. Большинство считали, что это дух самого Булгакова.
Ходить ночью по квартире было страшновато, тем более что свет был всего в паре комнат. Возникало сильнейшее ощущение чьего-то дыхания в затылок. Самой страшной была комната, где жил сам Булгаков. Прямо напротив нее в абсолютно темной нише стояло четырехметровое старое зеркало в черной толстенной раме. Оно немного искажало отражение и делало его чуть темнее. Кого только, по слухам, в нем не видели! Многие считали его входом в то самое измерение, где проходил бал.
Ночью в нем отражалась комната, и, как ни вставай, ты оказывался спиной либо к самой комнате, либо к этому зеркалу. Абсолютно у всех на этом месте возникала жуткая паника. А легенды гласили, что, если выдержать, стоя так, лицом к зеркалу, какое-то время, твое отражение превратится в другое, которое ответит на любые вопросы. Мол, у кого-то получалось. Я пыталась, но через минуту ужас делался невыносимым, и я сбегала.
Как-то там у молодого парня остановилось сердце. То есть он вскрикнул, а когда мы прибежали — лежал на полу. На «Скорой» отправили в больницу. Врачи сказали — инфаркт. Может, пить надо меньше, а может…
Еще одна девушка просто исчезла. Ночью ушла из квартиры. Последний раз ее видели на подоконнике четвертого этажа. Она сказала, что хочет побыть одна. А наутро она исчезла. Навсегда. Ни дома, ни в квартире так и не появилась. Она дружила с Никой Турбиной, писала стихи и считала себя ведьмой.
В общем, мистики было много. Бывало даже — в квартиру приходили люди, которые всерьез считали себя вампирами. Но это было скорее смешно, чем страшно.
Самое страшное, что я помню, пожалуй, даже страшнее зеркала, была девочка с порезанными венами, на коленях перед дверью плачущая: «Любви нет… Пусть Воланд заберет меня! Не могу больше жить!» Она искромсала себе бритвой всю руку, а кровь все останавливалась и останавливалась, не текла. А потом приехала «Скорая». Мы всю ночь тогда говорили о том, что не важно, к кому сюда люди приходят, важно, что этот кто-то их действительно понимает и спасает.
…уцелевшие старые, деревянные, двери, в которые когда-то постучала юная хиппушка.
Как соседи изгоняли «нечистую силу». С годами я все реже бывала в доме Булгакова. Некогда. Надо было учиться, работать. В середине 90-х до меня дошли слухи, что академию хиппи разогнали, потому что полыхнул самодельный камин и квартира выгорела. Потом я узнала, что закрасили все рисунки снаружи дома. Под серым слоем краски погибла Маргарита с нарциссами, а на ее месте появились вывески компьютерной и юридической фирм.
«Нехорошая» квартира тоже постепенно менялась. Под опеку ее взял Фонд Булгакова под предводительством знаменитого профессора-булгаковеда Мариэтты Чудаковой. Из неформальной тусовки она превратилась в музей. Но в 2002 году жильцы дома сообща решили уничтожить «нехорошую» квартиру.
Дело в том, что соседи всегда считали обитателей квартиры № 50 «нечистой силой», сатанистами, а в лучшем случае просто хулиганами. Больше всех «бдила» дама из 48-й квартиры. Ее даже прозвали Аннушкой за скандальный характер. В милицию она звонила с жалобами самого фантастического содержания. Например, что у нас проходят дьявольские мессы и мы кого-то приносим в жертву. При этом она якобы слышала стук падающих тел. «Тела», бывало, падали, не спорю, но жертвоприношения тут были ни при чем. Однажды, когда в квартире выступал Юрий Шевчук — тихонько пел под гитару и рассказывал, как он ездил в Чечню, — в дверь ворвались омоновцы с автоматами. Аннушка позвонила в милицию с версией: «Там стреляют!» Следом вбежали соседки и, как всегда, устроили скандал. А когда артист попытался дружески приобнять одну из них за плечи, тетенька завизжала: «Не трогайте меня! Меня только муж может трогать!»
— Я мирил чеченцев и русских, — вздохнул Шевчук. — Но здесь сдаюсь.
Было дело, одна из местных бабусек гонялась за мной с распятием по лестнице. «Что, чертяка, боишься?!» — радовалась она. Я боялась, распятие было тяжелым, а она метила мне по башке. Другая тетка постоянно поливала нас освященной водой из трехлитровой банки.
— Мы тут живем! — кричали измотанные жильцы. — Хватит устраивать в жилом доме капище!
— Здесь мемориальная квартира, — отбрехивались мы. — А кому не нравится жить в доме с историей — продавайте комнаты и покупайте себе квартиры в другом месте!
Понять можно было и тех, и других. Необходимо было вмешательство властей, которым было бы не все равно и которые были бы способны найти выход, но увы…
Смерть подъезда. В результате в 2000 году власть в свои руки взял житель Александр Морозов. Он назначил себя управдомом и объявил войну Фонду Булгакова, занимающему квартиру № 50. Мол, нечего музею в жилом доме делать.
И вот, придя однажды к знакомому подъезду, я обнаружила там идеально выкрашенное крыльцо, железную дверь на кодовом замке и дядьку-охранника, который зло орал: «Нечего там смотреть! Все закрасили! Никакого музея больше нет, идите отсюда!»
Но тут в войну вступило товарищество собственников жилья, неожиданно скупившее большую часть дома. В квартире № 52 они открыли культурный центр «Булгаковский дом» с выставками, лекциями, ящик для писем Мастеру повесили, черного кота Бегемота завели… Столь богатый и сильный противник оказался не по зубам управдому. Он приутих.
Тут воспрял духом и Фонд Булгакова в «нехорошей» квартире. Они получили разрешение от префектуры на аренду квартиры минимум на ближайшие пять лет. Сделали ремонт, мемориальные комнаты с обстановкой 20 — 30-х годов, отвоевали право для посетителей проходить через подъезд с часу дня до шести вечера.
Но тут управдом сделал хитрый ход — подал в суд иск о защите его религиозных чувств от сатанистов. Что тут началось! Чуть ли не наперегонки булгаковцы освятили помещения, повесили иконы, в «нехорошей» квартире скоро стартует выставка церковного искусства. Мне повезло увидеть глаза молодой иконописицы, которая пришла готовить выставку и набрела на висящие в коридоре иллюстрации к «Мастеру и Маргарите». От разгула бесовщины такого высокого художественного качества у девушки явно был культурный шок.
Я человек нерелигиозный и могу чего-то недопонимать, поэтому лучше помолчу. Но сам Булгаков, с его любовью к бытовой сатире, смолчал бы вряд ли.
Казненное чудо. Саму же «нехорошую» квартиру, где побывала неделю назад, после ремонта я узнала с трудом. Мистическим образом куда-то исчезло зеркало. Новый паркет больше не скрипит под таинственными шагами. Никакой чертовщины. Уютный, чистый музей.
Правда, директор Инна Мишина говорит, что дух Булгакова по-прежнему там. Например, по ее словам, здесь не уживаются люди «с червоточиной, которые думают не об искусстве, а о выгоде», — он выгоняет.
Однако впервые за всю свою жизнь, стоя ночью в том самом подъезде, вместо густого ощущения чуда я почувствовала острую, шипучую жалость. Как когда кто-то плачет.
На закрашенных стенах десятки неопрятно намалеванных черных и зеленых квадратов — это то «управдом», то сами фондовцы замазывают появляющиеся надписи. «Управдом» — все подряд, фондовцы — матерные стишки. Что-то остается, но интересных надписей, какие были раньше, очень мало. Красивых, как раньше, картин нет вообще. Зато на одной из стен — здоровенная фашистская свастика. Бедный мой, бедный израненный подъезд…
Не чувствуется там больше того духа — незримого, всесильного, вмещающего в себя сразу все образы булгаковского романа, — который когда-то хранил нас в автостопах и спас порезавшую вены девочку.
Вспомнив старый ритуал, задаю вопрос: «Тебе больно?» Поднимаю глаза и вижу цитату-ответ: «Боги, боги, какая пошлая казнь! Но молю, скажи, что ее не было?» — просит человек в плаще. «Конечно, не было… Клянусь, — отвечает спутник, и глаза его почему-то улыбаются».
СПРАВКА. Прототипом дома № 302-БИС по Большой Садовой, описанного в романе, послужил дом № 322 (ныне № 10), в котором с 1921 по 1924 год в той самой «нехорошей» квартире № 50 жил сам писатель.